№ 44 от 18 октября 2010 На главную
Время невыученных уроков

Алексанр Сергеевич Парусников

Если вдуматься, то самое интересное в русских репрессиях 1937 года — их абсолютная немотивированность.
Каждый слой общества считал, что метят именно в него: крестьянство — что истребляют земледельцев, партийцы — что Сталин вырубает под корень ленинскую гвардию, даже чекисты — что арестовывают в основном чекистов. Про интеллигенцию нечего и говорить, она всегда воображает себя главной мишенью.
На самом деле брали всех без разбору, вопреки каким бы то ни было критериям. Искать в этом какой-то смысл бесполезное занятие… Везде критерий наличествовал и соблюдался, только в России торжествовала непредсказуемость. В России было все до примитивного просто: те, кто успел донести раньше оставались на свободе, сажали тех, кто собирался донести позже или вовсе не хотел доносить. И это единственное осмысленное основание, разделяющее страну на два класса — сажающих и сидящих. Для нас ведь главное — результат, а до остального нам дела нет, а главный пафос русской истории как раз и состоит в том, что мы никаких уроков не извлекаем, на своих ошибках не учимся, а чужие нам зачем? Такой мы народ. Не умеем стать другим. Пробовали, и у нас не получилось. Для большинства из нас год тридцать седьмой — норма. А массовые репрессии — не исключено, что они ожидают нас опять, хоть и в не столь впечатляющих масштабах: «Потому что это наша родина, сынок». Здесь ничего не зависит от частного выбора отдельной личности. Она может выбрать только между «сажать» и «сидеть».
Не нужно раскачивать лодку. Если не понимаете, пришлём социально — ориентированный ОМОН. Глядя в голубые глаза нынешней власти, мы видим там спокойную констатацию такого положения вещей.
В 50—60-е в народе шутили: «Тридцать седьмого года не было. Но будет». Сегодняшний вариант гораздо страшнее: «Тридцать седьмой год был. И что?»
Бессмысленные репрессии коснулись практически каждой семьи. В архивах я нашёл ещё один пример страшной правды того времени. На полигоне в Бутово 5 ноября 1937 года, был расстрелян некий Сергей Михайлович Ильин. Он был бухгалтером и глубоко верующим человеком. Помогал арестованным и репрессированным священнослужителям. Но чекисты, придя на квартиру к его брату, священнослужителю отцу Александру, не застали «А. М. Ильина» и арестовали «С. М. Ильина», приняв его за священника. И те обвинения, которые должны были быть предъявлены отцу Александру, были подшиты к делу Сергея Михайловича. И Сергей Михайлович нигде и никогда, ни одним словом не обмолвился, что обвинение относится не к нему, а к его брату. Отец Александр скончался во время войны от болезни, в оккупации. А Сергей Михайлович был расстрелян — за своего брата+ Примерьте на себя его судьбу, потянете?
В тридцать седьмом арестовали отца Александра Парусникова, настоятеля Троицкой церкви в Раменском. Во все время следствия протоиерей Александр содержался в камере предварительного заключения при Раменском отделении милиции. Среди милиционеров был один по фамилии Плотников. В его обязанности входило водить священника на допросы и в баню. Накануне того дня, когда он должен был вести отца Александра в баню, он глубокой ночью приходил к его супруге Александре Ивановне и говорил: «Завтра я вашего батюшку поведу. Приходите к мосту и спрячьтесь под мост. Я к вам его туда приведу». Александра Ивановна собирала чистое белье, что-то из еды, с учётом того, что после пыток у отца Александра были выбиты зубы. Отец Александр и Александра Ивановна садились под мостом и разговаривали до тех пор, пока не подходил милиционер со словами: «Вы меня простите, батюшка, но пора уже идти». Они прощались, отца Александра уводили в баню, а матушка шла домой. Таких случаев множество. Жаль мост тот, что в парке не сохранился.
Александру Сергеевичу Парусникову выпала честь служить в храме в самые смутные времена русской истории 20 века. Не всем было дано выдержать такое испытание.
Его нестяжательность вызывала всеобщее уважение. Бывало, уже в советское время, когда он уезжал на требу в деревню, супруга Александра Ивановна говорила ему:
— Отец, ты уезжаешь в деревню. Если тебе что-нибудь подадут, ты же знаешь, что у нас в доме ничего нет.
— Ладно, — ответит отец Александр.
А приезжал пустой. Александра Ивановна взглянет на него и спросит:
— Ничего нет?
— Как я там возьму, когда там то же, что и у нас, — говорил он.
В конце двадцатых годов у отца Александра отобрали полдома, поселив туда начальника местной милиции Михаленко. Сын его работал в НКВД в Москве на Лубянке. Сам Михаленко болел туберкулёзом в открытой форме, от него и скончался. Обычным его занятием было ходить по дому, в особенности в той половине, где жила семья священника, и плевать. Александра Ивановна не раз становилась перед ним на колени и, умоляя его не делать этого, говорила:
— Мы виноваты, но пощадите детей.
— Поповская сволочь должна дохнуть, — отвечал тот.
Вскоре в семье священника заболел туберкулёзом сын, затем другой, затем заболела дочь, потом другая дочь. Впоследствии не проходило года, как Александра Ивановна провожала ребёнка на кладбище.
Вот это и есть самая страшная тайна репрессий. Обыкновенная зависть жадность, опирающаяся насладиться нет, не властью, а вседозволенностью.
Взяли отца Александра, как водится за разговоры, по доносу. А скорее всего, горел план по врагам народа, а Александр Сергеевич, как нельзя лучше подходил на эту роль. Судьба его была предрешена. И он, как никто другой это понимал. И все же до конца боролся, нет, не за жизнь, а за право оставаться человеком, христианином, православным, человеком, который главным в этой жизни считал любовь к ближним, своему Отечеству, Богу.
Из тюрьмы отец Александр передал несколько написанных им на папиросной бумаге записочек, которые пронёс один из освободившихся заключённых в каблуке сапога. В них священник писал жене и детям:
«Дети мои, всех вас целую и крепко прижимаю к сердцу. Любите друг друга. Старших почитайте, о младших заботьтесь. Маму всеми силами охраняйте. Бог вас благословит».
«Дорогая Саша, спасибо тебе за то счастье, которое ты мне дала. Обо мне не плачь, это воля Божья».
«Мой дорогой Серёжа, прощай. Ты теперь становишься на моё место. Прошу тебя не оставлять мать и братьев и сестёр, и Бог благословит успехом во всех делах твоих. Тоскую по вас до смерти, ещё раз прощайте».
Вдумайтесь в эти строки. В них — великая любовь к жизни, к своим детям, великая скорбь и надежда. Великая сила духа и веры.
Вот у кого нужно учиться твёрдости характера и чести.
Те, кто уцелел в той бойне вспоминали: — Обречённых привозили сюда ночью или поздно вечером из московских тюрем — это в основном из Бутырки и Таганской тюрьмы. Есть обоснованная версия, что автомобили-душегубки (это машина с отсеком, куда попадали выхлопные газы, и где перевозились люди), были изобретены именно в Бутырке. Людей привозили на полигон, заводили в барак и говорили, что будет санобработка. Им предлагали раздеться, и уведомляли, что они приговорены к высшей мере наказания, т. е. к расстрелу. Производилась сверка документов, наличие в деле фотографий. Затем человека уводили и расстреливали. Обычно в день расстреливали больше ста человек, в некоторые дни — более пятисот. Так 28 февраля 1938 года было расстреляно 562 человека.
Такую цену заплатил народ за невыученные уроки истории. Заплатили все. Без исключения.
Владыка Сергий (впоследствии — митрополит Воронежский) при освящении креста на Бутовском полигоне в 1994 году сказал фразу, которая меня поразила: «Здесь каждый нёс свой крест — и те, кого расстреливали, и те, которые расстреливали». Я думаю, что в этой фразе заключён великий смысл целой эпохи. Не дай Бог к тому снова вернуться.

В. Куданенко

Проголосовать за эту статью: