Что не говори, а русскому человеку в удовольствие посплетничать, отказать нельзя. Особенно, в отношении разного рода персон, которых мы видим ежедневно и ежечасно по телеящику. Или в интернете. И слышим в очереди: «А вот жена то, имярек, в монастырь сбежала. Бьет ее, наверное, сердешную, за лишнюю рюмочку. Да нет, с Алинкой путается, кобель, мальчика прижил, а то дочери одни»! Дальше можете додумывать сами, благо язык, как утверждает русская пословица, без костей.

И все же вопрос открытый: «Как же русские цари женились и кем их жены были при своих венценосных супругах?» Ведь, как известно, хоть оно конечно, царь всему голова, но ночная кукушка, как утверждает народная мудрость, всегда перекукует.
Наши предки в этом отношении жили по закону Владимира Мономаха.
Русскую жену в то далекое время звали «подружьем», а мужей — ладой. Жена была равна мужу: кто убьет жену, тому суд, как за убийство мужа. Хотя, закон вообще-то говорит об убийстве женщины. И Монамах наставляет своих детей: «Любите жену свою, — но тотчас добавляет, — но не дайте ей над собою власти!»
Если перевести на современный язык: «Властвуйте над ними». Если по-иному, то кое-кто из правителей России на собственном опыте убедился, к чему это приводит. И мы тоже. Но это все к слову.
Как же на Руси становились царицами? Не будем далеко ходить, посмотрим, как обстояли брачные дела у Михаила Федоровича Романова, пришедшего на русский престол в 1613 году.
Родился Михаил 12 июля 1596 года и лишился живота своего 13 июля 1645 года. Таким образом, в 1613 году было ему едва семнадцать лет. И после коронации в июле 1614 года царь решил жениться. По тем временам царь был, что называется, в зрелых летах. На Святой Руси не возбранялось сочетаться браком девочкам с 8 лет, а «вьюношам» с 12! Но за всеми хлопотами Михаилу было не до того, и только в 1616 году мать разрешила сыну жениться. Нужно было думать об устройстве новой династии на российском троне.
А что вы хотите? Дожить русскому мужику до 25 лет считалось удачей.
Как положено, «брачное хотение» Михаила Федоровича обрело силу царского указа. По всей Российской земле был брошен клич: «Отобрать лучших невест и везти их в Кремль». За ослушание — строгое наказание. Сколько их свезли в Первопрестольную — неизвестно, но в предшествующие годы кастинг царских невест насчитывал до 4500 девушек! Пугачева со своим шоу «Минута славы» нервно курит в сторонке.
Кандидаток на роль царицы селили в комнаты по двенадцать человек, и каждая проходила строгий отбор специально отобранной комиссией из числа знатных бояр и врачей. Из этого числа 240, затем 24 девушки. Главными критериями были: красота, здоровье, невинность, способность к «чадородию». Причем знатность вообще не бралось во внимание.
Царь выбрал в невесты Марью Ивановну Хлопову, дочь московского дворянина. Как только дело было решено, государь велел позвать к себе ее родных: отца, мать и всех, кто был на лицо, все родство. Вот тут, как говорится, и была собака зарыта.
Незнатные, но сильные впоследствии, влиятельные по свойству с царицей, с которыми впоследствии трудно было ладить, от которых нельзя было ждать добра, ибо и они тоже всегда почитали себя прямыми и самыми ближайшими кандидатами в такие же временщики. По этим причинам, старые любимцы государя должны были употреблять все усилия, чтобы направить выбор царской невесты соответственно своим личным целям. Для них, очень важно было, чтобы близкие родные и все родство будущей царицы не было слишком значительно по своим личным достоинствам или заслугам.
И вот тут, родня невесты допустила промашку.
Из родных царевны заметно выдвинулся ее дядя Гаврила Васильевич Хлопов, по видимому человек очень неглупый, бывалый, стойкий и прямой. Понятно, что он и не мог понравиться Салтыковым, самым близким друзьям царя.
Однажды пошел государь в Оружейную Палату смотреть оружейную казну. Оружейною Палатою, где выделывалась всякое царское оружие, заведывал тогда Михайла Салтыков, исполнявший, кроме должности кравчего, и должность оружничего, которая также всегда поручалась близкому и доверенному человеку. Поднесли к государю турецкую саблю и почали хвалить. Салтыков, как полный хозяин царского оружейного заведения, а следовательно и знаток дела, выхваляя своих мастеров, стал говорить, что и на Москве, т. е. в Оружейной Палате, государевы мастеры такую саблю сделают. Государь передал смотреть саблю в руки Гавриле Хлопову, спрашивая его: как он думает, сделают ли такую саблю в Оружейной Палате? Осмотрев саблю, Хлопов ответил: «Пожалуй сделают, только не такову как эта!» Зря он это сказал!
Мог ли Салтыков, оружничий, перенести хладнокровно такое противоречие своему отзыву, а может быть и хвастовству?! Рассерженный, он вырвал у Хлопова саблю, примолвив, что говорит он не знаючи. Знал ли Хлопов действительно толк в этом деле или выразил только простое сомнение умного и бывалого человека, но не уступил оружничему, побранился с ним и «поговорил с Салтыковыми гораздо в разговор». С тех пор Салтыковы невзлюбили Хлоповых, а это был почти смертный приговор.
И через неделю невеста, которой дали царское имя — Анастасия, занемогла. Причем Салтыков тут же об этом доложил царю. Но главное — он настроил против невесты мать царя. Рассудите сами.
После освящения царским именем, после крестного целованья, после всенародных молений о здравии, было не совсем легко нареченную невесту царевну выслать из царских покоев. Было это делом далеко не простым.
Необходимо было подумать и рассудить дело с осторожностью. Назначен был собор, думное сиденье, на котором дядя невесты Гаврило Хлопов бил челом и заявил «чтоб еще не поспешили сводить (ее) с Верху, потому что в ней болезнь объявилась невеликая, от сладких ядей, да и та уж минуется». Но его речи были напрасны, ибо причина заключалась не в болезни, а в охлаждении к невесте и ее родству великой старицы Марфы. Собор решил, что невеста к государевой радости непрочна. Нареченную царевну сослали из царских покоев. Правильно пела Алла Борисовна: «Жениться по любви не может ни один король!»
Через 10 дней после ссылки с Верху, ее отправили из Москвы в ссылку в Тобольск с бабкою и теткою и с двумя дядьями, так что невеста разлучена была даже с своими ближайшими родными, отцом и матерью. Отцу тогда же дано было воеводство на Вологде, где он находился до 1619 года, когда ему велено было ехать в деревню. Молодой государь повержен был этим событием в печаль и скорбь великую.
И все же великая дело — любовь. Царя Михаила, вопреки желанию матери, не покидала мысль о браке с нареченной царицею.
По видимому смиренный и покорный сын, хотя и не смел выйти из воли матери, но, поддерживаемый отцом, вел тихую, смиренную и, однако ж, настойчивую борьбу с теми подземными интригами, которые успели остудить сердце матери к его возлюбленной невесте, успели возбудить даже ненависть будущей свекрови и к невестке, и ко всему ее родству. Он тянул дело, ожидая перемены в мыслях матери. Между тем время шло, и настала даже государственная надобность в его женитьбе.
Когда отец и мать стали говорить об этом сыну, он отказался от этого предложения; он сказал: «Сочетался я браком по закону Божию и по преданию Св. апостол и Св. отец; обручена мне царица; кроме ее не хочу взять иную». Нельзя было слишком противоречить такому желанию государя, ибо это желание покрывалось законным освящением его нареченной невесты, а против святости исполненного закона трудно было стоять даже и родительской воле. Вот почему быть может и отец, как патриарх, становится на сторону сына, или собственно на сторону освященной уже законности его желания. Отцу объяснили однако ж, что нареченная царица испорчена, неплодна и больна; между тем «в слуху носилось», от многих людей, что она во всем здорова и не была больна с тех пор, как выехала из дворца. Сделалось необходимым исследовать дело, раскрыть истину.
15 сентября 1623 г., через семь лет со времени царского обручения с невестой, патриарх, поговоря с сыном, решился разъяснить это дело окончательно. Позваны были в государеву комнату ближние бояре: Романов, Черкасской, Шереметев. В их присутствии государь сам лично допросил доктора Валентина Бильса, видал ли он Хлопову, сматривал ли ее болезнь, какая была болезнь, можно ль было вылечить, а только болезнь излечилась, то от той болезни не произошло ли бы какой помешки чадородию? Лекарь заявил, что перед прежним она здорова, очи чисты и болезни в ней не чает».
В Москве во дворце это исследование произвело сильное впечатление. Обман Салтыковых был раскрыт во всей очевидности. Оскорбленный государь не помешкал своею опалою. Не прошло недели со дня получения боярского донесения и приезда чудовского архимандрита, как назначен был, 24 октября 1623 г., в Посольской палате собор царской думы, на котором, после обсуждения дела, думный дьяк Иван Грамотин прочел Салтыковым следующий государев Указ об удалении их из дворца.
На другой день, 25 октября опальные были высланы из Москвы в свои дальние вотчины, Борис на Вологду, Михайло в его Галицкую вотчину. Так окончилось время Салтыковых, одно из событий, которыми так полна Московская дворская история и которое может служить самою верною и лучшею характеристикою тогдашних внутренних правительственных отношений.
После, конечно, опальные были возвращены. Это случилось в год смерти Филарета Никитича, который вывел наружу их лукавые козни, и в одно время с возвышением в бояре и в дядьки к царевичу Алексею Бориса Морозова, который, напротив, по всему вероятию держал руку Салтыковых. Летописец рассказывает, что Салтыковы повинились: «Яко сего ради тако сотворихом, понеже нам удаленным быти царева лица и сана своего лишитися». Вот та основная, действующая мысль, которою исключительно жило все дворское общество в царский период нашей истории.
Но если сломлены были враги этой радости, если они в тот же час были удалены от государевых очей, то последствия их происков и интриг оставались еще в полной силе. В Вознесенском монастыре они успели водворить такую ненависть к будущей царице, что мать государева, великая старица Марфа Ивановна, клятвами себя закляла, что не быть ей в царстве пред сыном, если Хлопова будет у царя царицею. Что тут было делать, как поступить? Выбор был однако ж ясный. Променять родную мать и притом великую старицу на невесту было невозможно. Это противоречило бы всем нравственным положениям тогдашнего быта. Царь смирился и сам, все терпя, отказался от нареченной невесты. Это было сделано, по свидетельству летописца, даже вопреки желанию и многим укоризнам со стороны отца, благословлявшего этот брак и хотевшего венчать государя на Хлоповой. Но очень понятно, что и отец не мог сильно настаивать.
Развенчанная царевна жила в Нижнем до своей кончины. Ей по государеву указу отдан был на житье двор Кузьмы Минина, взятый в казну, как выморочный, после его смерти.
Царевна Настасья Ивановна скончалась в марте 1633 года, через почти десять лет после решительного отказа ей в супружестве с царем, в то время, когда государь был уже женат на второй супруге Евдокеи Стрешневой.
Великая старица Марфа Ивановна, не соглашаясь на женитьбу сына с Хлоповой, без сомнения в тайне готовила ему невесту по своему выбору. Однако ж прошел еще почти целый год, когда государь склонился на увещания матери и по ее назначению избрал себе в невесты княжну Марью Владимировну Долгорукову, дочь боярина Владимира Тимофеевича Долгорукова, одного из старых родовитых бояр. Летописец упоминает, что государь не желал этого брака и согласился на него, только из послушания матери «аще и не хотя, но матере не преслушав, поят вторую царицу Марью».
И смотрите же, что Бог делает «сотворшим по насилию»: первый день веселия, т. е. в день свадьбы, 19 сентября 1624 г., была великая радость, а на второй день царица «обретеся испорчена». «Не хотя добра роду христианскому, научи враг, человека своим дьявольским наущением и ухищрением, испортиша царицу Марью Владимировну; и бысть государыня больна и бысть болезньее велия зело, к тогож года в самое Крещение, 6 января 1625 года, предаде свою праведную душу… и погребена со многим плачем в Вознесенском монастыре с прочими царицами».
А теперь вопрос:
— Изменилось ли что-нибудь за 400 лет?
И нет тому ответа.