В начале Великой Отечественной войны Коле Лепетухину было 8 лет. Он жил с родителями в маленьком, но прекрасном городке Климовичи, что в Могилевской области Белоруссии. О том, какие ужасы пришлось пережить советским людям, оказавшимся на временно оккупированной территории, он рассказал в своей книге «Мы — дети грозных лет России», тепло принятой литературной общественностью. Особый интерес она представляет для молодежи. Не случайно сегодня правительство и общественность задумались о необходимости патриотического воспитания молодых людей. Им еще предстоит пережить свои «грозные годы». Читать эту книгу нужно не торопясь. Только тогда можно понять суть поколения 30-50-х годов, как жили и боролись за свободу и независимость миллионы советских юношей и девушек, в чем сила единства русского и белорусского народов.
Сегодня мы публикуем отрывок из третьего издания книги, подготовленного автором для печати совместно с редакцией газеты «В рабочий полдень».
…Фашисты продолжали терроризировать местное население. Они постоянно вешали людей в центре города, проводили акции устрашения — массовые расстрелы. Недалеко от города в лесу проживал небольшой цыганский табор, человек 30. Их тоже всех расстреляли, не пощадив даже детей. В городском районе Михалин располагался спиртовой завод. На его территории находилась высоченная кирпичная труба, на самой верхушке ее на тонкой ножке висела родная пятиконечная звездочка. Она постоянно раздражала немецких солдат, но снять ее они не могли, добраться до нее можно было только по металлическим скобам, вделанным в кладку на большом расстоянии друг от друга. И оккупанты просто боялись туда лезть. Тогда решили снять ее с помощью оружия: стреляли по ней из автоматов, при этом весело смеялись. Однажды мы подошли к ним и стали смотреть, как они стреляют. И когда солдаты «мазали», мы тоже устраивали довольно громкий хохот. Тогда, обозленные тем, что не смогли сбить пятиконечную звезду с вершины трубы, они повернули пистолеты в нашу сторону. Мы быстро разбежались и больше там никогда не появлялись. Потом мы узнали, что немцы заставили нашего русского паренька под угрозой расстрела забраться по скобам на самый верх трубы и снять ненавистную им звезду. И парень вынужден был это сделать, его не осуждали за этот поступок.
Нам, маленьким ребятишкам, всегда хотелось совершить что-нибудь такое, чтобы насолить фашистской сволочи. Однажды, когда колонна немецких автомашин стояла вдоль ограды городского парка в Климовичах, старшие ребята решили разбить окно в крытом кузове и залезть внутрь. Но вдоль колонны со стороны улицы постоянно ходил часовой, и нам было непросто осуществить задуманное. Тогда мне поручили наблюдать за часовым и показывать знаками, в какую сторону движется «фриц».
Старшие ребята со стороны парка подобрались к одной из машин и разбили стекло в кузове военного грузовика. Затем влезли внутрь. Я очень волновался. Мне казалось, что сердце у меня вот-вот вырвется из грудной клетки. Но операция завершилась успешно. Нам достались фонарик, одеяло и еще кое-какие вещи. Но немецкие солдаты, обнаружив кражу, решили отыскать и наказать виновных. Они привлекли местных полицаев, а те быстренько нашли двух ребят лет по 12–13. Фашисты были рады, что нашли виновных. Ребятам заголили спины и дали по 25 ударов розгами, но, к счастью не расстреляли. Меня они не выдали. Спасибо им за это, я не пострадал.
Между тем наступила зима. Она была снежной, часто случались крепкие морозы. Чтобы обогреть наш старый дом, нужно было много дров. Можно было привезти дрова из леса, но они были сырыми и непригодными для печи. Все дома, оставшиеся после расстрела несчастных евреев, было категорически запрещено трогать. Власти вывесили объявление, в котором грозили расстрелом за их разбор и кражу досок. В первую половину зимы 1941 года нас выручил старый сарай, стоявший на бабушкином подворье. Мы его раскатали на бревна, но быстро сожгли. И тогда мы с братом пошли в соседний домик, в котором до войны проживала небогатая еврейская семья. Я до сих пор помню их фамилию — Литвер. Хозяин ушел на фронт, а его дочка, после жуткого расстрела евреев, прибежала к нам и попросила маму спрятать ее хотя бы на одну ночь. Мама, подвергая себя и нас опасности, не смогла ей отказать. И после проведенной у нас бессонной ночи она не стала подвергать нас опасности и ушла, сказав на прощание: «Спасибо». После войны она не вернулась в родные края, и мы решили, что она погибла. Мы начали таскать дрова со двора дома Литверов, разбирать крышу. К нам присоединился сосед — дедушка. Ему было за 80 лет, но выглядел он не по годам крепким. Старила его только седая длинная борода.
Однажды мы начали разбирать крышу дома, и так увлеклись, что не заметили, как на улице появился немецкий солдат. И только тогда, когда он начал стрелять по нам, живым мишеням, мы его увидели. Он был уже метрах в 60–70. Мы очень испугались: но прыткий дедушка — Моисей — бросился бежать первым, а мы с братом бросились за ним вслед. Стрельба для нас закончилась в этот раз благополучно, но через несколько дней нам с братом снова пришлось отправиться за дровами. Но теперь я, как младший, оставался внизу на улице и должен был предупреждать брата, если на улице появлялся солдат или полицай. Брат плохо слышал, и мне приходилось подавать сигнал жестами. Немцы в этот дом за дровами не приезжали: бревна дома были наполовину сгнившими и малопригодными для отопления солдатских казарм.
В конце декабря 1941 — начале января 1942 года, точно не помню, к нам в дом пришла неожиданно Эся. Она была еврейкой по национальности, той самой Эсей, с которой мама познакомилась в больничной палате Могилева. До войны они часто переписывались. После расстрела немцев в Могилеве она каким-то чудом сумела уйти из города. После долгих скитаний она добралась к нам и попросила маму спасти ее от верной гибели. Она сказала маме: «Настенька! Я знаю, ты добрая женщина, ты спасешь меня!»
Мы ее приютили. Ночью Эся пряталась под полом, потому что солдаты и полицаи проводили частые ночные облавы, выискивая евреев и партизан. Днем было безопаснее, но не всегда. Бабушка, опасаясь того, что Эсю обнаружат и тогда расстреляют всю семью, даже потребовала, чтобы она покинула наш дом, умоляла ее сделать это поскорее. Но идти Эсе было некуда: за воротами нашего дома ее ожидала неминуемая смерть. И мы еще долго жили под угрозой расстрела, точнее, до августа 1942 года. Мало сказать, что это было для нашей семьи тяжелым испытанием, это была верная смерть. Стук в дверь мог раздаться в любое время. Эта ежедневная тяжелая психологическая нагрузка была нелегкой для нас, детей. А что говорить про бабушку и маму. Трудно описать атмосферу, в которой мы жили, таких слов нет в языке.
Были два эпизода, которые могли погубить нашу семью. Однажды, когда на улице стоял мороз, сквозь замороженные стекла окон мы не увидели, как к нам во двор вошел немецкий солдат. Затем он вошел в дом: спрятать Эсю мы не успели. Казалось — все, мы погибли. Но Эся проявила находчивость и выдержку. Она заговорила с ним по-немецки и объяснила, что работала преподавателем немецкого языка и потому свободно говорит на его языке. Но удивительно то, что когда немец покинул наш дом, Эся призналась маме, что хотела признаться «доброму» немцу, что она еврейка!.. Мама не могла сдержать слов возмущения! Она не понимала, что значит «хороший» немец? И почему она, Эся, не подумала, что будет с нами, теми, кто, рискуя жизнью, укрывают ее от фашистов. Это было просто ужасно. Мы изо дня в день ждали, что к нам ворвутся фашисты и расстреляют всех нас. Но проходил день за днем, неделя за неделей, «добрый» немец больше не появлялся. Как говорится, «слава Богу» — пронесло. А ведь у оккупантов был, образно говоря, собачий нюх на евреев. Это сейчас легко писать, а каково нам было жить в то грозное время?
От редакции:
25 февраля автору этого произведения Николаю Николаевичу Лепетухину исполняется 83 года! От всей души поздравляем Николая Николаевича с днём рождения, желаем ему благополучия, бодрости духа и новых творческих успехов.